- Давай, попробуй. Тебе понравиться…
Кто-то тряс маленьким мешочком перед глазами. Наверняка, наркотик. Нет, не хочу, мои серые краски натуральней тех, ярких. Я ведь могу видеть разные оттенки, различать чувства этих серых тонов. Кто-то нарисовал карандашом мне картину. Очень красивую, тусклую, серую. И я не хочу, что бы акварель вдруг ее испортила, размыла четкие контуры границ.
Наклоняюсь к протянутой руке и вдыхаю тонкий запах грифеля. Красивая прорисовка, почти натуральная.
- Что ты делаешь? – Слышу смех остальных фигур рисунка. – Держи таблетку. Легче будет. Весь мир будет лучше. Это счастье. Только одна таблетка. И вот оно, твое счастье.
Счастье. Странно. Мое счастье кроется за небрежной штриховкой обычного карандаша. Но оно не хочет выходить из черной тени, предпочитая незаметность. А ради чего?
Если тебя не замечают, ты не существуешь. Сначала тебе говорят, что все нормально, в ответ на «как дела?», потом, здороваясь, не смотрят в глаза. И вот тогда начинаешь понимать – глаз уже не видно, их стер художник с картины, посчитав ненужными. Далее, исчезает рот, ведь никто не хочет слушать тебя, а потом и весь ты исчезаешь.
А ради чего? Что бы никто не трогал, не донимал. Странный ты, штрихованный рисунок, я тебя совсем не понимаю.
Поднимаюсь с пола и иду к черноте, за которой должен быть мой рисунок. Все как-то непонятно смотрят, будто не верят, что я больше не прозрачен, а также сер, как и они. Подошедши почти вплотную, втягиваю аромат карандаша. Не медлю и провожу рукой по рисованной щеке.
- Обкурился, мальчик? – Странно, я и не думал, что в моем мире можно воспроизвести такой мерзкий смех. Ошибка, такого не может быть. - Говорили же тебе, нельзя со старшими дружить.
- Почему карандаш сделал ошибку? – Вглядываюсь в мутные глаза, опуская руку куда-то ниже, на грудь. – Ведь не должно быть в моем рисованном мире ошибок. Почему?
Похоже, никто не понял меня. Странно, я же говорю простые слова, а они не понимают. Опять мой штрихованный рисунок начинает смеяться.
- Красивый ты, мальчик, даже жаль тебя…
Я почувствовал, как кто-то обнял меня сзади. Крепко обнял, задохнусь. А зачем ты со мной так грубо? Я не хочу в своем мире, что бы губы так болели от твоих поцелуев, и что бы одежда рвалась. А сзади все сильнее стискивают – в глазах оттенки серого меняются черными.
Опять я оказываюсь на полу, только в этот раз на коленях. Больно так стоять, ведь руки почему-то заломаны. Мой рисунок опускается ко мне и своей серой рукой касается моего рта, след останется.
- Открой… пожалуйста.
Зачем мне открывать рот? Я ведь ничего не хочу говорить. Но все равно подчиняюсь и приоткрываю губы. Чувствую, как что-то, такое же штрихованное, легко входит в глотку и с ожесточением начинает биться внутри, наталкиваясь то на щеки, то на нёбо, то на стенку горла. Закрываю глаза, предоставляя возможность карандашу далее творить картину моего серого мира. Еще немного, и я начинаю задыхаться. Пытаюсь вырваться, но бесполезно – руки, что удерживают меня, очень сильны.
Почему? Зачем карандаш так предательски повел себя, заставив меня плакать, стирая серые оттенки? Как-то все слишком быстро заканчивается, но темнота не отступает. Наверное, я потерялся в подсознании.

- Ты жив? – Голос, какой-то отстраненный, далекий, показывает выход из подсознания.
- Нет, а почему ты спрашиваешь? – Слышу хмыканье.
- Что бы понять, следует ли дальше рисовать картину? Может, мне прекратить? Выбросить карандаш?
- Нет, не нужно. Мне нравится. – Берусь за ручку двери, что выведет меня назад в рисованный мир.
- Спасибо.
- За что? – Удивляюсь. – Я ведь ничего не сделал.
- За то, что смог оценить и принять.

- Выпей таблетку. Она подарит счастье. – Смотрю на маленькое бледное пятно, лежащее на серой руке.
- Счастье? А там будет мой штрихованный рисунок?
- Там будет все…
Доверчиво принимаю таблетку и, не задумываясь, глотаю.

Странно. Ничего нет. И почему я не могу рассмотреть оттенки белого?..